Двадцатидвухлетний Сэм смеется ярко.
Его улыбки – это как отражение в витрине. Ты смотришь на него, а оно все переливается, играет бликами под солнцем. Впечатывается в память.
Когда Сэм смеется, вокруг тоже смеются. Так, как будто он нарочно ходит и нацепляет на чужие губы улыбки. И даже после его смех звенит где-то внутри.
Для Дина у Сэма припасен особенный взгляд и десяток разновидностей улыбок для каждого случая жизни.
Сэм смеется в лицо этому миру. Даже если мир собирается послать его надолго и подальше.
Двадцатидвухлетний Сэм улыбается часто. Потому что внутри у него еще много таких улыбок.
***
Тридцатилетний Сэм не улыбается.
Или просто никто этого не видит. Каждое движение потрескавшихся губ – это труд, усилие над собой. Сэм не дарит свои улыбки никому.
Даже когда нужно. Даже когда необходимо. Все, что он отдает – это чуть искривленные губы. Почти болезненно. Потому что если засмеется – внутри ничего не останется.
Тридцатилетний Сэм улыбается только одному человеку. Когда Дин смотрит прямо ему в лицо, он собирается все, что есть у него внутри и выталкивает наружу. Это больше не смех в голос. Но и не болезненная усмешка.
Это такое мимолетное, еле заметное, почти неощутимое. Ровно так, чтобы Дин успел поймать. Увидеть.
Тридцатилетний Сэм долго собирает то, что еще осталось. И не улыбается никому, кроме брата.